О, чёрный ангел, исшедший из сердцевины дерева,
когда нас, друзей детства, вечер застал
у края голубого колодца.
Были спокойны наши шаги, удивлённы глаза
в бурой осенней прохладе,
о, пурпурная сладость звёзд.
Увы, один из нас спустился по каменным ступенькам
Монашьей горы -
с голубой улыбкой на лике, завернувшись, как в кокон,
в своё тихое детство, - и умер;
а серебряный лик друга всё ещё медлит в саду,
вслушиваясь в листву или древние камни.
Душа пела о смерти, зелёном истленье плоти,
и была она шелестом леса,
истовым плачем зверя.
И с сумеречных башен звонили
синие колокола заката.
Час настал — и тени на пурпуре солнца он увидал,
Тени истленья на голых ветвях,
В ночь, когда на тёмной ограде запел дрозд,
дух рано умершего в комнате тихо возник.
О, кровь, что из певчего горла струится,
синий цветок; о палящие слезы,
пролитые в ночь.
Золотое облако и время; в одинокую келью
часто ты приглашаешь мёртвого в гости,
доверительно беседуя, бредёшь с ним под вязами,
по теченью зелёной реки.